© Ярослав Леонтьев, доктор исторических наук (МГУ)

Барометр «общественного настроения»

На протяжении более чем ста лет университетский устав являлся превосходным политическим барометром. Судите сами: в либеральный начальный период царствования Александра I - один устав; в пришедшую на смену «дням Александрова прекрасного начала» эпоху Рунича и Магницкого - с точностью до наоборот. Не говоря уже о временах Николая Павловича. В 1863 г., в эпоху Великих реформ Александра II, был принят новый устав, восстановивший академическую автономию. Затем, как известно, последовал период контрреформ Александра III, деятельность на посту министра народного просвещения Делянова с его печально известным циркуляром о «кухаркиных детях» для средней школы и университетским уставом 1884 г. Ситуация кардинально изменилась благодаря началу революции в 1905-м, когда 27 августа пятым по счету университетским уставом была не только восстановлена автономия, но и впервые появилась должность выборного ректора.

Помощником первого выборного ректора - философа и публициста Сергея Трубецкого, скоропостижно скончавшегося после напряженного разговора с Николаем II всего через месяц после введения нового устава, - был избран 44-летний политэкономист Александр Мануйлов. На его биографии остановлюсь подробней. Происходивший из дворян Киевской губернии, Мануйлов окончил с серебряной медалью Ришельевскую гимназию в Одессе и там же получил юридическое образование в Новороссийском университете. Переехав в Москву, он выдержал магистерский экзамен в Московском университете и был оставлен для подготовки к профессорскому званию, после чего отправился в Германию слушать лекции в Берлинском и Гейдельбергском университетах. После поездок в Англию и Ирландию в 1895 г. защитил в Московском университете докторскую диссертацию по политэкономии и статистике на тему «Аренда земли в Ирландии». Через шесть лет получил степень за сочинение «Понятие ценности у экономистов классической школы», после чего сделался приват-доцентом, а по выходе в отставку известного экономиста Чупрова принял за ним кафедру. После внезапной смерти Трубецкого ректорство в университете перешло к Мануйлову. В 1908 г. он был переизбран на должность ректора, а годом раньше - избран членом Государственного Совета от Академии Наук и российских университетов. Необходимо сказать и о политическом лице Мануйлова. С момента основания осенью 1905 г. партии кадетов, тяготевший всегда к либеральному народничеству, новоиспеченный ректор становится членом ее ЦК. Подготовленный им проект аграрной реформы был положен в основу аграрной программы конституционных демократов. А впоследствии Александр Александрович Мануйлов сам стал первым революционным министром народного образования во Временном правительстве.

Сейчас уже основательно подзабыли, что т.н. «дело Кассо» (именно в таком определении история профессорского бунта изложена в Википедии) напрямую вытекало из т.н. «Толстовских дней», последовавших за смертью великого вольнодумца, еретика и диссидента 20 ноября (по нов. ст.) 1910 г. По университетским городам России прокатилась волна многочисленных несанкционированных траурных шествий-манифестаций. В ряде случае имели место стычки с полицией… Сходки с произношением речей памяти Толстого, с участием не только студентов, но и преподавательско-профессорского состава, были перенесены в стены университетов. Правительство отвечало налетами полиции, студенты - срывом учебных занятий. Все, как всегда, вышло по доктору Н.И. Пирогову, первым сравнившим студенческие волнения с «барометром общественного настроения».

Двоевластие в университетах

Возможно, при другом арбитре высшей школы все бы постепенно улеглось. Но тут нашла коса на камень. Как раз незадолго до смерти мятежного графа, в сентябре 1910 г. управляющим Министерства народного просвещения был назначен Лев Аристидович Кассо. Крупный землевладелец из дворян Бессарабской губернии, он постигал курс юриспруденции в Гейдельбергском и Берлинском университетах. При том, что Кассо был младше Мануйлова на четыре года, пребывание их в Германии совпало по времени. В 1889 г. Кассо завершил образование доктором права, а по возвращении в Россию, в 1892 г. выдержал магистерский экзамен в Дерптском университете. Затем исполнял должность доцента - поначалу по кафедре церковного права, а позже по кафедре местного прибалтийского права. В 1895-1989 гг. последовательно защитил магистерскую и докторскую диссертации на темы «Преемство наследника в обязательствах наследодателя» и «Понятие о залоге в современном праве» (обе - в университете Св. Владимира в Киеве). В 1898 г., когда Кассо был назначен ординарным профессором по кафедре гражданского права в Московском университете и возглавил эту кафедру, пути будущих оппонентов вновь сошлись. Но если Мануйлов к этому времени отклонился в политэкономию, то Кассо продолжал набирать очки в качестве правоведа. Одна за другой выходили его книги: «Источники русского гражданского права», «Русское поземельное право», «К столетию Кодекса Наполеона» и др. Со 2 (15) февраля 1911 г. Лев Аристидович стал министром народного просвещения в правительстве Петра Столыпина.

Пришла пора предоставить слово непосредственному очевидцу последовавших событий в лице профессора-зоолога Григория Кожевникова, излагавшего их в схематической форме в своем памфлете «Проклятый вопрос. (К современному положению Университета)»:

«Мирные демонстрации по случаю смерти Льва Толстого вызвали со стороны администрации некоторые стеснения, наложившие оттенок какого-то «инцидента» на событие, которое при нормальных условиях должно было быть лишь всенародным горем. Так, например, были запрещены некоторые собрания в память Толстого. Учащаяся молодежь, со своей стороны, соединила чествование этой памяти с уличными процессиями и требованиями отмены смертной казни, в чем администрация усмотрела преступное деяние, предусмотренное положением об усиленной охране, и применило к участникам суровые карательные меры. Тяжесть административных взысканий и самая форма их наложения привели в раздражение учащуюся молодежь, но естественный конец семестра и Рождественские каникулы не дали этому раздражению разыграться в осеннем семестре. <…> Начало весеннего семестра ознаменовалось неожиданным постановлением Совета Министров, лишившим студентов права их законных, университетской администрацией разрешаемых, собраний. Это вызвало забастовку, блестяще проведенную таким способом (без общей сходки), который показал, что студенчество хорошо организовано и слушается своих вожаков чисто по-солдатски: не рассуждая и не считаясь с личными убеждениями, ибо нельзя допустить, чтобы личным убеждением всех было, что надо сорвать семестр. Пунктуальное применение полицией постановления Совета Министров относительно принятия быстрых и решительных мер к прекращению сходок и выяснению личностей участников вызвало почти непрерывное присутствие полиции в стенах университета, за исключением некоторых отдельных учебно-вспомогательных учреждений. Некоторые из организаторов забастовки позволили себе хулиганские поступки, именуемые «обструкцией». <…> Полиция принимала столь деятельное и непосредственное участие в ходе университетской жизни, что явилось вполне обоснованным квалифицировать создавшееся положение как «двоевластие». Сознание невозможности исполнять свои административные обязанности в столь ненормальной обстановке вызвало со стороны университетской администрации подачу прошений об освобождении от административных должностей с оставлением в должностях профессорских».

Еще 11 января 1911 г. был разослан циркуляр Кассо, в котором предписывалась недопустимость «публичных и частных студенческих собраний, за исключением собраний научного характера». Если же, вопреки усилиям администрации, сходка все-таки собиралась, ректорам вменялось немедленно вызвать полицию. В ответ на эти циркуляры 28 января на экстренном заседании Совета университета ректор Мануйлов представил членам Совета доклад о создавшемся в университете положении и заявил, что при таких условиях он не видит возможности нести на себе обязанности ректора и подает прошение об отставке.

Другие действующие лица

Аналогичные заявления были сделаны помощником ректора Михаилом Мензбиром и проректором Петром Минаковым, а университетский Совет признал, что при создавшемся положении выборная администрация не может нести возложенные на нее обязанности. Одновременно со вступлением в министерскую должность Кассо 2 (15) февраля в «Правительственном вестнике» появился указ, согласно которому Мануйлов, Мензбир и Минаков увольнялись от должности.

Зоолог, автор научно-популярных книг (широкой известностью пользовались его работы «Птицы в России» и «Введение в учение зоологии»), Мензбир обе своих диссертации защитил в родном Московском университете. Магистерская диссертация была посвящена орнитологической географии европейской России, во второй речь шла об остеологии (учению о костях) пингвинов. Будучи заслуженным профессором университета, он читал лекции по кафедре сравнительной анатомии, а выборную должность помощника ректора занимал с 1906 г.

Антрополог и профессор судебной медицины Минаков был типичным разночинцем. Выходец из крестьян, он по окончании медицинского факультета Московского университета был сперва прозектором при кафедре судебной медицины, а после защиты докторской диссертации «О волосах в судебно-медицинском отношении» стал профессором и в 1909 г. был избран проректором.

3 февраля в знак солидарности с уволенными коллегами подали прошение об отставке восемь университетских профессоров (среди них - принадлежавшие к ЦК кадетов Владимир Вернадский и юрист Габриэль Шершеневич - отец известного поэта-имажиниста, известные физики Николой Умов и Александр Эйхенвальд, один из основоположников гидро- и аэродинамики Сергей Чаплыгин) и 19 приват-доцентов. В числе последних были разные по политическим взглядам люди, включая выдающихся ученых: анархист Алексей Боровой, кадеты Федор Кокошкин и Александр Кизеветтер (экс-депутаты Государственной думы), их оппонент, начинавший в качестве марксиста, а затем ставший автором сборника «Вехи» Борис Кистяковский, русский невропатолог и дефектолог Григорий Россолимо, знаменитый впоследствии биолог Николай Кольцов, видный организатор физико-педагогического образования Александр Цингер… На следующий день, 5 (17) февраля, к ним присоединились ректор Московского Коммерческого института, совмещавший ректорство с преподаванием в университете, видный юрист и кадет Павел Новгородцев и беспартийный «христианский социалист», а затем «веховец» Сергей Булгаков ( оба также бывшие депутаты Госдумы).

Тем временем, 4 февраля декан историко-филологического факультета Матвей Любавский обратился к коллегам с отчаянным посланием. В это время он находился на постельном режиме вследствие простуды. Но еще больше страданий, чем инфлюэнца, принесла ему мысль о том, что истфил оставляют такие научные величины, как выдающийся медиевист Дмитрий Петрушевский и «живой классик» Ключевский! Обращаясь к членам университетского Совета, Любавский взывал: «Московский университет в настоящее время подожжен и объят пламенем извне и внутри. Нам, его преподавателям, надо употребить все усилия, чтобы отстоять во что бы то ни стало нашу alma mater, спасти все, что только можно. При таких обстоятельствах считаю, что личные чувства преподавателей, как бы благородны сами по себе они ни были, должны отойти на второй план и уступить требованиям блага университета. С этой точки зрения считаю роковой ошибкой выход преподавателей в отставку и полагаю, что Совет должен исчерпать свои средства, чтобы убедить их взять назад свои прошения об отставке…».

За свою позицию академик Любавский, репрессированный в 1929 г. органами ОГПУ и давно сгинувший в ссылке, при написании истории Московского университета в 1951 г. был обвинен в «лакейском прислужничестве власти». Однако, как выясняется, едва выздоровев от инфлюэнцы, протекавшей в тяжелой форме, Любавский поспешил на прием к Кассо, чтобы лично хлопотать за 25 студентов, предназначенных полицией к отчислению. Тем не менее, в сложившейся драматически ситуации он согласился на выдвижение его кандидатуры на пост ректора. В апреле 1911 г. Совет университета избрал Матвея Кузьмича Любавского, консерватора-»октябриста» по своим политическим предпочтениям, ректором. Несмотря на атаки с двух сторон - и слева, и справа - Любавский был вторично переизбран ректором в марте 1914 г. 67 шарами против 12 и оставался на этом капитанском мостике вплоть до революции.

Но вернемся к протестующим профессорам, которых день ото дня становилось все больше. К наиболее тяжелым утратам для университета добавились добровольные отставки выдающегося физика-экспериментатора Петра Лебедева (памятник которому ныне украшает вход на физфак МГУ), крупного зоолога Михаила Новикова, избранного ректором Московского университета в 1919 г., а в 1922 г. высланного из Советской России на «философском пароходе», и многих других. От старшего поколения не отстала и университетская молодежь. Да и как же иначе, когда 7 (20) февраля решение о коллективном выходе в отставку приняло общее собрание приват-доцентов Московского университета?!

В числе только что оперившихся специалистов в 1911 г. университет покинул вместе с отцом ставший впоследствии выдающимся русским и американским историком Георгий Вернадский. Или, например, молодой, но уже признанный физик Владимир Аркадьев. Только по лаборатории Лебедева были тогда были прерваны 22 проводившихся исследования! А их руководитель удрученно сетовал в письме к Сванте Аррениусу (нобелевскому лауреату и члену Королевской Шведской Академии Наук): «Мотивом, который заставил меня отказаться от профессуры в Московском университете, были меры, принятые правительством в отношении ректора и двух его помощников. Правительство, чтобы наказать ректора за его протест против полицейских мероприятий в отношении университета, распоряжением Министерства вычеркнуло этих трех лиц из списков профессоров и запретило им учебную деятельность, хотя как преподавателям университета им нельзя было предъявить абсолютно никакого обвинения. Это распоряжение имело целью нагнать на ученый коллектив университета панический страх и принудить профессуру активно поддерживать полицию при студенческих беспорядках. Мы, таким образом, стояли перед альтернативой: или трусливо отмежеваться от ректора и его помощников, нами избранных и действовавших по нашему полномочию, или выразить свой протест выходом в отставку: в протесте ректора мы были «виноваты» столько же, сколько и он сам. Из 90 профессоров 25 подали прошение об увольнении, около 80 приват-доцентов также ушли из университета - и это были, конечно, не худшие. При том неограниченном произволе, который царит в России, еще неделю назад нельзя было и предполагать такого события - но когда оно совершилось, то уже не осталось никакого выхода, как уйти в отставку».

В общей сложности в течение нескольких дней университет покинули до 130 преподавателей. 9 (22) февраля кадетская газета «Речь» сообщала: «Сегодня жизнь в Московском университете замерла. В старом здании не было ни души. Занятий в лаборатории не происходит уже около недели. В новом здании университета сегодня были три лекции. У профессора Филиппова сегодня был 1 слушатель. <…> В клиниках нервных болезней и психиатрической собрались студенты. <…> Проф. Сербский (также подавший в отставку) не мог от волнения кончить речь и удалился под продолжительные аплодисменты студентов».

«Кассоглазие»

В своих воспоминаниях лидер кадетов Павел Милюков напоминал, что вслед за «небывалым в академической жизни разгромом Московского университета» подобные события произошли в Киевском политехническом институте, в Донском институте, в Томском университете: «…»Неблагонадежные» были заменены «благонадежными» и уровень преподавания был сильно понижен. Ушли наиболее талантливые и знающие, в том числе все те, кто по политическим взглядам был более или менее близок к оппозиционным партиям».

Из Петербургского университета тогда же были принудительно уволены его ректор в 1910-1911 гг. Д.Д. Гримм (член Госсовета по выборам от Академии Наук и российских университетов), известные профессора-правоведы М.Я. Пергамент и И.А. Покровский, а видный экономист М.И. Туган-Барановский не был утвержден в звании профессора. В Психоневрологическом институте не был утвержден профессором выдающийся психиатр и невропатолог, председатель Русского общества нормальной и патологической психологии Владимир Бехтерев. (Позднее, в июне 1914 г., на заседании Совета министров Кассо и вовсе попытался поставить вопрос о закрытии Психоневрологического института как политически неблагонадежного вуза).

Надо сказать, что министр в начале 1911 г. был также назначен председателем Особого совещания для разбора ходатайств об организации специальных высших учебных заведений. Между прочим, под его диктовку не было выдано разрешения на открытие новых университетов в Минске и Вильно и отказано в расширении Томского и Саратовского университетов. В 1912 г. по причинам опять же политической неблагонадежности были разом исключены все слушательницы женского медицинского института.

Но и это еще не все. Контрреформы Кассо, сводившиеся в целом к усилению государственного контроля над учебными заведениями, активно коснулись и средней школы. Во-первых, были изданы подробные программы для средних учебных заведений. (Ряд современников полагал, что тем самым серьезно ограничивалась творческая инициатива учителей). Отдельно были введены некоторые ограничения в преподавании общественных дисциплин. К примеру, в преподавании истории было предписано «особенно отмечать роль и значение отдельных выдающихся личностей, не уклоняясь в сторону исторических гипотез и теорий или шатких и научно не оправданных обобщений, например, в области социально-экономической». Во-вторых, были изданы «Правила о внешкольном надзоре за учениками среднеучебных заведений», в которых школьникам запрещалось находиться на улице после 22 часов летом и после 20 часов зимой, требовалось ношение ими вне школы официально установленной формы одежды. (Перечитайте, чтобы припомнить царившие порядки в гимназиях, бесподобную повесть Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания»). Наконец, как вспоминал тот же Милюков, «с целью изолировать школу от общества» Кассо «уничтожил так называемые «родительские комитеты», служившие такой связью. Он также не пошел навстречу требованиям Думы допустить переход из средней школы (кроме гимназии) в высшую и тем сохранил изоляцию средней школы, вопреки идее о единой линии образования, господствовавшей в педагогических кругах».

Не ведомо, сколько бы еще дел успел сотворить пожалованный в тайные советники Лев Аристидович, проживи он подольше. Но его век оборвался в ноябре 1914 г. Однако «кассоглазие», подобно вирусам, способно развиваться и едва ли излечимо до конца: не прекращающиеся в разных городах митинги против образовательных стандартов нового поколения убеждают, что «дело Кассо» живёт.